Агентство Пинкертона [Сборник] - Лидия Гинзбург

— Эге, Биль! Отчего ты не сделал этого?

— Очень возможно, ребята, что я это сделаю… «Я не хотел бы, — сказал Гомперс недавно, — чтобы у нас приучились играть правами предпринимателя». Напротив того, он хотел бы увидеть представителей капиталистов и рабочих, мирно встретившихся вокруг стола для обсуждения общих интересов.

Рабочие города Виктора! Не играйте правами Вильфрида Реджа! Ступайте, садитесь с Реджем за стол потолковать о ним о хлебе и мире. Идите, на этом столе вас ждет блюдо для безработных, о котором писала одна промышленная газета: «Блюдо из свинца, способное удовлетворить даже самый прожорливый аппетит».

Левой рукой Хейвуд откинул со лба светлые волосы, и Крейн увидел, что у него на левой руке между мизинцем и средним пальцем — короткий обрубок.

— Я кончаю. Я нахожусь здесь не для того, чтобы говорить о правах хозяев. Я пришел вам сказать… Рабочие плавильного завода «Стандарт» в городе Денвере и завода Глоб и Грант в городе Колорадо только что предпочли голод и стачку голодной заработной плате при двенадцатичасовой работе у горящих печей. Для Западной федерации рудокопов каждая стачка — этап в смертельной борьбе с эксплуататорами. Западная федерация рудокопов знает, что два плавильных завода не могут выиграть стачку! Западная федерация призывает плавильные заводы округа Крипл-крик прекратить работу; рудокопов — прекратить доставку руды Плавильному тресту; углекопов — прекратить доставку угля Северной тихоокеанской дороге, родной сестре Плавильного треста!..

— Слушайте! Слушайте! Правильно!

— Нет! Нет! Как же это, брат Хейвуд, всем нарушать контракт из-за двух заводов?

Голос высоко поднялся из толпы и просвистел над головами как камень, который метнули в трибуну.

— Молчите, — Хейвуд взмахнул кулаками, — замолчите! Потому что человек, который сказал это, — скэб… Не больше, чем грязный скэб… с билетом юниониста. Это Американская федерация труда придумала соглашения, заключаемые для каждого цеха и каждой местности на разные сроки. Это она воспитала удивительное чудовище — организованного штрейкбрехера, поклоняющегося контракту, как богу.

Бастуют машинисты, но в том же предприятии работают организованные котельщики. Бастуют на постройке плотники, но организованные каменщики уважают святость своих контрактов. Грузчики пытаются остановить всю работу в доках, но члены союза моряков обслуживают суда, которые погрузили скэбы. Железнодорожники перевозят уголь, добытый скэбами в угольных копиях. Скэбы добывают руду для наших металлических заводов…

Братья, жертвы, которые здесь готовятся, будут напрасными жертвами, покуда вы не поймете, что дело союза плавильных рабочих № 125 — это дело рабочих всех плавильных заводов, дело рудокопов и углекопов, машинистов и кочегаров, текстильщиков и металлистов, — дело рабочих округа Крипл-крик, рабочих штата Колорадо, рабочих Соединенных штатов Америки, индустриальных рабочих всего мира!..

Крейн продвигался к выходу. Доступ в Джефферсон-сквер, по-видимому, решено было прекратить. Вдоль решетки уже стояли и двигались люди с дубинками. Запоздавшие рабочие толпились на дороге. Надсмотрщик тучным телом заполнил калитку.

Девушка в узком синем платье, высокая, очень худая и загорелая, вышла из толпы.

— Пропустите! — сказала девушка зло.

Надсмотрщик покачивался в проходе, то одним, то другим жирным плечом прижимаясь к краю решетки.

— Пропустите, — повторила девушка и сжала руками пояс, — вы не смеете…

Надсмотрщик, не отвечая, улыбался толстыми губами. Крейн подошел совсем близко. Крейн допускал, что можно предать или убить, но оскорблять женщину нельзя было ни при каких обстоятельствах. От омерзения к улыбке надсмотрщика руки у него сжимались в такт рукам девушки в синем платье. Она шла прямо, как будто хотела не останавливаясь пройти сквозь человеческую тушу, ставшую на дороге. Надсмотрщик перестал улыбаться, и его лицо без улыбки оказалось так страшно, что Крейн вдруг закричал. Он крикнул, как на улице невольно кричат прохожему, которого сейчас раздавит автомобиль.

— Молли!.. Молли!.. — позвал кто-то в толпе, но она уже подошла. Не улыбаясь, надсмотрщик отвел назад руку с короткой резиновой дубинкой. Люди с дороги рванулись вперед. Но Крейн стоял уже рядом; Крейну казалось, что сейчас он умрет от раздиравшего его бешенства.

Он раз и второй раз ударил в толстое лицо. Сразу стало легче и сразу Крейна сильно толкнуло в грудь; он качнулся. Сзади кто-то подхватил его за локти. Крейн неясно видел, как люди бежали навстречу друг другу и смешивались у решетки. Кто-то тащил Крейна, прижимая к груди его спину. Ноги Крейна нелепо волочились сбоку по пыльной траве.

Сквер опустел. Прислонясь к дереву, Крейн сидел на земле; над ним стоял белокурый смеющийся парень.

— Ну что, прошло?

— Проходит.

От удара в грудь Крейна тошнило; он с трудом поднялся и стоял, сплевывая слюну.

— Послушай, второй удар в скулу — прелесть! Тот закачался, как травка. Они улизнули сразу, потому что мы мчались не хуже чертей. Ты откуда?

— Из Иллинойса. Там безработица. Теперь я сортировщиком на Плавильном. Меня зовут Джеральд Крейн. Я никого здесь не знаю.

— Ничего, я — Джим, Джим Хорти, откатчик с третьего рудника. Пойдем к нашим, пойдем.

— Зачем? — сказал Крейн, — я чужой человек.

— Молчи! Ты!.. После того, что ты сделал!.. Знаешь, ты можешь у меня ночевать.

— Спасибо, — сказал Крейн, и они пошли по дороге к поселку.

— Ну вот, ты теперь будешь с нами, — решительно сказал Джим.

— С вами… с кем?

— Ну, с нами… с теми, кто хочет… всему положить конец… ты увидишь..

— Куда мы идем?

— К Гарперу, к старику. Ты познакомишься с Молли.

— Молли… она будет у Гарпера?

— Где же ей быть? Мать у нее умерла. Старый Джо взял ее к себе давно, когда отца и двух братьев у нее убило в шахте. А знаешь, ведь она — образованная.

— Вот что! — сказал Крейн.

— Конечно. Она училась в Денвере в школе. И еще Молли — ремингтонистка и стенографистка и все такое, и всякое там счетоводство… Право, в Денвере ей дали бы восемнадцать долларов в неделю. Но она, видишь ли, не хочет бросить старика и… и других.

— А! — сказал Крейн.

— Да, старик совсем плох. Она присматривает за ним и за домом. И берется за плату шить и стирать и переписывать. Это, видишь ли, трудная жизнь. Только никто не смеет ее жалеть, — она дьявольски горда, Моллп.

— Она славная девушка, — начал Крейн, — я очень рад…

— А знаешь, признаться, сначала я думал, что ты тоже образованный человек — мастер или конторщик.

— Что ж, — сказал Крейн, — я тоже учился в школе… Ты видишь сам — не всякий получает от жизни то, на что он рассчитывает.

Джим первый вошел в узкую переднюю дома старого Гарпера.

— Молли!..

В синем платье, подвязанная коротким холщовым передником, Молли возилась в отгороженном углу, заменявшем кладовую. Она выпрямилась, сняла с крючка маленькую керосиновую лампу и улыбнулась Джиму.

— Молли, смотри, я привел человека, который за тебя заст… — Джим вовремя вспомнил о том, что Молли дьявольски горда.

Молли стояла очень прямо. Лампа бледно горела у нее в руках. Молли внимательно и равнодушно смотрела на Крейна. Коротким движением бровей она показала, что ей очень жаль, но что она не может одобрить этого человека.

— Если б не вы, он бы меня непременно ударил, — сказала Молли спокойно. — Благодарю вас.

Крейн поклонился молча, с вежливостью, ужаснувшей Джима Хорти, которому в этот вечер хотелось душевной теплоты.

— Крейн, тут что-то не то… Послушай… да ты не знаешь самого главного. Молли — представь себе! — моя невеста. И мы поженимся, когда пройдет тяжелое время. Сейчас ведь никто не думает о себе. Молли, правда?

— Сейчас много дела, — сказала Молли сурово, и Крейн понял, что ее слова обращены к Джиму, а ее суровость к нему.

Гости старого Гарпера, как всегда, сидели у очага на табуретах и опрокинутых ящиках. Они собирались здесь раз или два в неделю; много курили, пили пиво из больших кружек, с усилием жевали соленые сухари.

Старый Гарпер, как женщина, кутался в темную шаль; его мучили кашель и лихорадка. Он сидел, как всегда, в покосившемся кресле, так близко придвинутом к очагу, что, казалось, Гарпер собирается сунуть в огонь худые согнутые колени и локти и обросший выдвинутый вперед подбородок.

Старый Гарпер сердился. Он находил, что его гости и Молли и Джим очень молоды и что это небезопасно. Он был ревностным «объединенным горнорабочим»[2]. В свое время он участвовал в стачках. Самуэль Гомперс — патриарх — два раза лично беседовал с ним о целях и судьбах рабочего класса, и от обильных и красноречивых слов патриарха у старого Гарпера остались простые формулы: